Французский поцелуй - Страница 161

161

— Только по свежей информации. Расскажи мне о Волшебнике.

Она подала ему деревянную миску.

— С условием, что ты поешь и вообще будешь вести себя хорошо. — Он услышал шорох ее одежд, когда она присаживалась рядом с ним. — Когда-то я любила его. Он пришел в нашу деревню, набирая людей в свой отряд, и увидал меня. Мне тогда было шестнадцать, и я считала, что за пределами северной Бирмы на свете ничего нет.

Волшебник указал мне на то, что я ошибалась. Он переспал со мной и научил меня ... всему. Во всяком случае, я думала, что всему. Он показал мне мир и намекнул, что когда-нибудь он будет в нем единственным господином. По своей наивности я рассмеялась, в последний раз в своей жизни подумав, что он глупый.

Мун почувствовал глухое раздражение.

— Ты хочешь сказать, что он возомнил себя Мингом Беспощадным?

— Не понимаю.

— Минг Беспощадный — это герой комикса, намеревающийся завоевать мир. Никто не принимает его всерьез, кроме Гордона-Молнии.

— Я думаю, что Волшебника принимать всерьез следует, — заметила Ма Варада.

— Видишь ли, даже правительствам, стоявшим во главе агрессивных государств, не удавалось завоевать мир. Неужели я поверю, что один человек может!

Ма Варада посмотрела на свои руки, которые она держала сложенными на коленях.

— Ну, я полагаю, это зависит от того, что понимать под завоеванием мира. Если ты говоришь о завоевании грубой силой, тогда это невозможно. Но если иметь в виду завоевание посредством накопления капитала, постепенного проникновения в национальные и интернациональные конгломераты через перекупку акций, то очень даже можно. Он, насколько мне известно, уже имеет мощные базы в большинстве промышленно развитых государств мира.

Мун смотрел на нее так, будто она вдруг превратилась в огнедышащего дракона.

— Где ты узнала обо всем этом?

Она улыбнулась.

— А ты сам думаешь, где?

— Волшебник никогда не имел предрасположенности к тому, чтобы делиться чем бы то ни было, тем более, знаниями, — пробормотал он.

— Справедливо, — согласилась она. — Но для меня, я полагаю, он сделал исключение. Я была неразвитым, невежественным ребенком; когда повстречала его. Он забрал меня к себе, стал моим отцом, моим учителем, моим воспитателем, моим богом. Такая у него была причуда. В конце концов он начал чувствовать, что чем больше тайн он доверяет мне, тем более богоподобным становится. «Кажется, — сказал он мне однажды, — я всю жизнь ждал такой возможности». Я думаю, он имел в виду возможность сформировать из живой глины человека по своему образу и подобию и полностью властвовать над ним.

— А теперь ты предаешь его, — глубокомысленно заметил Мун, хотя он и не был уверен, что Ма Варада сказала ему правду. Если и сказала, то не всю, что в данном случае еще хуже, добавил он про себя.

Она покачала головой.

— Я никогда не предаю, тем более Волшебника. Для него я вещь, и всегда ей была. Просто марионетка: он дергает за веревочки, а я двигаюсь. Я постоянно слышу в душе его подсказки шепотом, что мне делать дальше, как ты слышишь шум ветра в вершинах деревьев. Всегда слышу... И я хочу — я просто должнаполучить свободу. Я даже не помню своего настоящего имени. Варадой меня назвал Волшебник. Все, что ты видишь сейчас во мне, не мое, а навязанное мне им. Он дал мне возможность функционировать, но не позаботился о том, чтобы наделить меня способностью жить. И теперь я хочу жить, хочу больше всего на свете. И я сделаю все от меня зависящее, чтобы получить автономную жизнь.

Мун был в сомнении, как ему поступить. Он знал, что надо выбираться из Бирмы. Попав в Таиланд, можно сравнительно легко добраться до Бангкока, а там и домой, в Вене. Но без помощи Ма Варады это сделать невозможно. Значит, он должен полностью довериться ей, сообщив ей имена и адреса, которые были для него священными.

Монотонное бормотание монахов на молитве повисло в воздухе предгорий, наполняя его своеобразной аурой, проникающей в каждый угол Сикайна.

Звуки молитв висели в воздухе, как благовония, открывая для него двери, которые он плотно закрыл много лет назад. Ощущение было такое, что монахи словами молитв подсказывали, что ему делать.

— Я здесь уже был. В те годы, когда уже не мог оставаться в Камбодже, — сказал Мун, сам удивляясь, зачем он доверяется этой женщине, во власти которой он сейчас полностью находится. — Здесь я поступил в школу и изучал буддизм. Потом жил при пагоде Каунгмудау. Знаешь, та самая с куполом, который, согласно легенде, является копией идеальных грудей любимой жены царя Талуна.

— Очень трудно вообразить тебя монахом, — заметила Ма Варада.

— Я часто преступал заповеди веры, — согласился Мун. — Очень грустно попасть снова сюда, в колыбель буддизма, и почувствовать, как далеко я забрел от благодатной Восьмеричной Тропы.

— Ты был цельным когда-то, — сказала она, — и не ценил этого. — Ее глаза, казалось, излучали свет в полумраке. — Ты потерял то, что я сейчас так отчаянно стремлюсь приобрести. Ты не дурак и не сумасшедший, но, тем не менее, повернулся спиной к жизни. Что тебя заставило это сделать?

— Ярость, — ответил он, поняв это сам впервые в жизни, — и отчаяние.

— А сейчас это прошло? — спросила она, кладя руку ему на грудь, там, где сердце. — Сейчас в тебе это перегорело?

Молитвы, подымаясь из святых обителей, заставляли воздух течь вином и молоком. Все, что наполняет космос, собралось здесь в одном месте, и Мун с тоской подумал о том, что он потерял. Ярость и отчаяние вселили беспокойство в него и сделали его глухим к тишине, дарующей мир его духу. Он позволил втянуть себя в войну сначала французам, потом американцам, покинув единственное место на земле, которое питало его.

161