Французский поцелуй - Страница 94

— Интересно, — сказала она, — знаешь ли ты, что в тебе гибнут таланты манипулятора? Тогда в этом, я думаю, кроется единственная существенная разница между тобой и Терри. Он не только знал, как надо манипулировать людьми, но и отдавал себе отчет, насколько здорово это у него получалось.

Крис вспомнил слова Макса Стейнера о его так называемом «бархатном молоточке», которым он умел вбивать в сознание присяжных точку зрения его клиента. Он пожал плечами.

— Все юристы умеют это делать в той или иной степени. — Но он знал, что радости это умение манипулировать людьми ему не приносит, во всяком случае, после дела Маркуса Гейбла. Слова других о том, что он добился успеха в своей профессии — даже стал своего рода знаменитостью — теперь коробили его.

— Нет, — сказала Сутан. — Ты все-таки нечто из ряда вон, Крис. Так же, как и твой брат.

Крис отвел глаза в сторону.

— Мой брат, мой брат! — Он уже начинал злиться. — Почему ты все повторяешь, что то я похож на Терри, то веду себя, как Терри?

Сутан хладнокровно встретила его взгляд.

— Даже сейчас, после его смерти, ты все еще боишься его.

Крис отпрянул.

— Боюсь? — Что-то холодное и неприятное зашевелилось у него внутри.

— И всегда боялся, Крис. — Сутан своей вкрадчивой, кошачьей походкой двинулась прочь от него. — Никогда не могла понять людей, которые обожают какого-либо человека, поклоняются ему, как идолу...

— Я никогда не поклонялся Терри!

— Конечно, нет. — Она опять поддразнивала его. — И ты никогда не бил меня. И никогда не любил.

На это Крису нечего было возразить. Он пошел за ней следом, и так приблизился, что не смог противостоять искушению — и коснулся ее.

— Не сказала бы я, что это ты хорошо придумал, — мягко попеняла она.

Но его уже нельзя было остановить. Его руки обвились вокруг нее. Она попыталась вырваться.

— Крис, не... — Когда он впился в ее губы, годы, казалось, растаяли. Как будто он снова вернулся в то лето Тур де Франс, а скользкие от дождя парижские улицы, бегущая собака, несчастный случай — это только какое-то эфемерное будущее, которое может и не произойти. Он вновь почувствовал себя уверенным и полным жизни.

— Сутан, — прошептал он ее имя. Вот он, тот момент, которого он, сам того не зная, ждал с того самого мгновения, как услыхал в телефонной трубке ее голос.

Он увлек ее на землю, уткнулся лицом в ее грудь. Он ощущал запах лета и солнечного света. А, может, он просто возбудил соответствующие центры в мозгу...

— О Господи! — Она ответила на его поцелуй и обхватила его ногами.

Крис расстегнул ее блузку, опустился немного пониже, а она, изогнув спину, запустила ему в волосы свои пальцы. И он сразу же вспомнил этот ее жест, вспомнил, какие ласки ей нравились. Это было все равно как забираться на свой велосипед в первый раз после того, как он оправился от травмы: страшно, сердце так и стучит, но так сладки воспоминания о том, что было раньше, и чего ему так не хватало эти годы, что у него дух захватило.

Полуденные тени ползли по долине, как гибкие дикие кошки.

Сутан плакала, когда они занимались любовью медленными, долгими, страстными качками. Она выгнула спину и, когда радость близости стала невыносимой, когда от сладостной муки она закатила глаза и дыхание застряло по полдороги к легким, она судорожно подалась вперед, схватила его за бедра и крепко прижала его к себе, содрогаясь всем телом, и дыхание ее вырывалось резкими, короткими всхлипами.

И затем, по-прежнему держа его крепко, она осела на него со всего маху, обвившись вокруг него, окутав его всего, захватив все его существо так, что он не выдержал, взорвался внутри нее и весь содрогнулся в экстазе.

Солнце, медленно описывая свой обычный круг по небу, осветило вершину водопада, и вода заблестела серебром, освещая тьму, которая собралась, как годы, у его основания.

* * *

Кристофер и Сутан казались плоскими, как вырезанные из папиросной бумаги, сквозь стекла полевого бинокля Сваровского, 6Х50. Данте еще подрегулировал резкость и продолжил наблюдение. Он лежал, распластавшись, на камне на пятьдесят ярдов выше них, похожий на гигантскую ящерицу, греющуюся в лучах полуденного солнца.

Он начал следить за Сутан еще с того времени, когда она была на своей квартире в Ницце, причем гораздо более умело, чем иезуит, которого она так быстро раскусила.

После последнего нелицеприятного разговора с тем человеком, которому он поручил следить за Сутан (расстрига-священник из ордена иезуитов, переживавший тяжелое время), Данте решил сам взять на себя это тонкое дело. С самого начала разговора с ним Данте почувствовал, что иезуит отводит глаза, и понял, что у того получилась осечка. Сначала иезуит не признавался: эти католики порой бывают очень упрямы. Но Данте скоро расколол его.

Как и М. Мабюс, Данте вырос под оранжевыми небесами Вьетнама. Хотя воевали они в разных местах, но Данте слыхал кое-что о подвигах М. Мабюса, который к тому времени был своего рода живой легендой.

Ко времени личной встречи с М. Мабюсом Данте уже работал на Мильо, который дал ему новое имя и значительно повлиял на его мировоззрение. Мильо учил Данте мыслить более широкими категориями, чем его родная страна, видеть ситуацию масштабно, наблюдая за приливами и отливами международной политики.

Данте знал, что Мильо пытался воспитывать и М. Мабюса, но там было уже слишком поздно. Мабюс был уже похож на гранитную глыбу, от которой, при желании, можно отбить кусок, изменив форму, но не содержание.

Чтобы расколоть иезуита, Данте потребовалось около двадцати минут. К тому времени на полу образовалась темная лужица крови и пота. Но это была, так сказать, лишь разминка. Священник понял это и начал исповедываться: Отче, прости меня, ибо я согрешил.