Французский поцелуй - Страница 4

«О Боже мой!»

И он понял все.

Утопая в собственной крови, Терри вспомнил о Крисе и начал молиться за жизнь брата.

Он обнаружил в себе какую-то странную нетерпеливость. К своему собственному удивлению он почувствовал близость неба, и, тоже с удивлением, обнаружил, что ему хочется туда попасть как можно скорее. Он не знал, суждено ли ему туда подняться, или же он свалится в бездну. Эта неопределенность была неприятна, но развеять ее он уже не мог: его сознание гасло. Он заплакал — и вдруг увидел лицо Иисуса, как будто впервые в жизни. Как будто слезы прояснили для него вопрос, который тот задавал. И на пороге смерти Терри Хэй ответил на этот вопрос. Его губы зашевелились.

Стальной веер мосье Мабюса со свистом опустился, отсекая голову Терри от плеч.

Пение Agnus Dei закончилось. Теперь единственными звуками, раздающимися в пустой церкви, были звуки эхо, повторяющего последние слова Терри Хэя: «Грешен, о Господи!»

* * *

Спасен.

Спасен -таков был заголовок к проповеди. Не то, чтобы проповеди могли иметь заголовки, но о. Доминик Гуарда любил давать своим проповедям заголовки. Они помогали ему собраться с мыслями, привести их в порядок, начинать «с самого начала», как советовала делать Алисе Черная Королева.

С самого своего назначения в церковь Святой Троицы в Нью-Ханаане, штат Коннектикут, о. Гуарда часто чувствовал себя так, как, должно быть, чувствовала себя Алиса в Стране Чудес. Он родился и вырос в душном итальянском квартале Манхеттена, в разговоре иногда именуемом «Дьявольской кухней». Его отец был подручным каменщика. Спина его была сильной, как у Атласа, и сгорбленной, как у Сизифа. Мать все еще жила на Десятой Авеню, в том же самом кишащем крысами доме, в котором родился о. Гуарда и его старший брат Сив.

И вот теперь, думал о. Гуарда, мне, тридцатидевятилетнему католическому священнику, выпало счастье жить на этой земле Ханаанской, текущей молоком и медом и вплетать колосья в религию изобилия.

Он оторвался от письменного стола и подошел к окну. Все в церкви Святой Троицы было превосходно, как снаружи, так и изнутри. Впечатляющий белокаменный фасад, изукрашенные апсиды, потолок с крестовыми сводами, роскошные стрельчатые окна с цветными витражами, огромные мраморные изваяния Иисуса на кресте и Девы Марии в плаще с капюшоном — все это было рассчитано на то, чтобы входящий прихожанин чувствовал свое ничтожество перед лицом церкви.

Уму непостижимо, сколько денег потрачено на сооружение этого памятника Господу. Даже думать об этих колоссальных тратах было неприятно для о. Гуарда. По его мнению, ничего хорошего никогда не делалось с помощью денег. Однако факт остается фактом, что церковь нуждается в денежных средствах, чтобы выжить в меняющемся мире.

Взгляд о. Гуарды скользнул мимо клумбы, на которой в июне будут гнуться под теплым бризом роскошные пионы с алой сердцевиной, мимо огромных вязов, смыкающихся вершинами над широкой, вымощенной булыжниками дорогой, ведущей к входу в церковь и к автомобильной стоянке. Шла Страстная Неделя — через несколько дней наступит Великая Пятница — и его паства начинала стекаться к храму, совершая свое полугодовое послушание, внося свою лепту в процветание храма. На богатых жителей Нью-Ханаана о. Гуарда уже привык смотреть, как на ниву, созревшую для жатвы. Вот и сейчас он смотрел на шикарные машины, стоящие у церкви, а видел горы золота. Старшее, более консервативное поколение, приезжало на «Мерседесах». «Ягуары» и «БМВ» принадлежали более молодым и более мобильным членам его паствы.

Были среди машин и старые «Шевроле» и еще более старые «Форды» и «Плимуты». О. Гуарда прекрасно знал их владельцев. Говоря словами его епископа, «старые машины — старый капитал». Эти люди не чувствовали потребности щеголять своим богатством. Если ты богатей в третьем или четвертом поколении, это не может не придавать тебе хотя бы спокойной уверенности в себе.

О. Гуарда смотрел из своего окна на прихожан, идущих в церковь. На какое-то мгновение он задумался о том, каково живется богатым. Конечно, он был и так богат — от щедрот Господа. Но живые деньги — это нечто совсем другое. Люди, как было хорошо известно о. Гуарде, тратят большую часть своей сознательной жизни в погоне за деньгами. Они губят друг друга из-за денег. Они лгут, обманывают, вымогают — короче, делают все ради того, чтобы добыть еще и еще денег. Это было выше понимания о. Гуарды. Господь Бог дал каждому человеку богатство веры. Однако большинство людей отворачиваются от дивидендов от этого богатства, не хотят радостей самопознания, завещанных им от Бога.

Вот, к примеру, тот человек, что приходил вчера исповедоваться. В Пасху, время покаяния, церковь поощряет исповедь. Да он и сам имел возможность заметить, что в Страстную Неделю количество желающих исповедоваться возрастает втрое. Однако никогда в жизни ему не доводилось слышать такое покаяние.

Даже сквозь ширму исповедальни о. Гуарда слышал отчаяние в голосе этого человека. Было очевидно, что его снедает чувство вины. И не менее очевидным было то, что он пришел в церковь Святой Троицы, потому что жаждал спасения. — Простите меня, святой отец, — сказал он, — ибо я грешил много.

— Но как вы... — начал о. Гуарда, но человека, как говорится, уже прорвало.

— Пять лет прошло с тех пор, как я исповедовался в последний раз. За это время я прошел сквозь ад, — сказал исповедующийся. — Я не раз подходил к пределу того, что человеку дозволено делать, и не раз преступал этот предел. И делал я это с удовольствием, что я готов признать. Как вы думаете, Господь простит меня? — Прежде, чем о. Гуарда мог заверить человека, что Господь, конечно, простит любое прегрешение, если в нем раскаиваются, тот продолжал. — Другие вокруг меня (и, особенно, выше меня) хотели власти. Да, я думаю, власти они хотели больше всего на свете. А мною двигала жадность. — Человек говорил стремительно, прямо-таки захлебываясь своей речью, как будто он жил много лет в заколоченном ящике и теперь получил, наконец, возможность пообщаться с другим человеком. — Я просто хотел денег. И чем больше денег я получал, тем больше мне хотелось, пока, в конце концов, моя жажда денег не стала вообще неутолимой. Я чувствовал себя обжорой, у которого нет сил оторваться от стола с изысканными яствами. Чем больше я ел, тем сильней разгорался мой аппетит. Остановиться я уже не мог.