Французский поцелуй - Страница 165

165

Свет «юпитеров» вырвал из темноты самые дальние уголки его памяти; как раскачивающиеся движения танцующих, в которых было больше эротики, нежели кинетики, обнажали скрытые неожиданные нюансы их души.

Сейчас он ясно осознавал, что, по всей видимости, он любил своего Кама-Мару, если расширить понятие любви, включив в нее всякую абсолютную зависимость от другого человека.

В черной дыре южновьетнамской тюрьмы М. Мабюс научился управлять временем, так что его тюремщики не могли сломать его одиночеством, отчего другие узники бились головой об стену. Но постепенно он научился дорожить временем, проведенным с человеком, который приходил его допрашивать. Он никогда не видал его лица и даже силуэта его фигуры. В той узкой расщелине между светом и тьмой, в которой проходили его беседы с Кама-Марой, он только изредка мог видеть то линию, то частично освещенный овал. Все, на чем он мог основывать свои представления о нем, был голос.

И в тот момент, когда он начал чувствовать, что этот голос ведет линию его жизни, он решительно погасил его, как свечу.

«Твоя ошибка заключается в том, — говорил Кама-Мара, — что ты лелеешь в душе побег. Ты воображаешь себя здешним узником. Но на самом деле ты являешься узником твоего собственного грязного, инертного тела». Кама-Мара имел привычку расхаживать во время допроса вокруг М. Мабюса, который совершенно голым сидел посреди комнаты на бамбуковом стуле. Иногда он останавливался и оттягивал пальцами кожу на плечах М. Мабюса. «Все логично. Тело подвержено болезням, страданиям и смерти». В этот момент он начинал больно крутить защемленную кожу. «Твое тело нечисто, и зараза с него перекидывается и на душу, которая тоже становится нечистой. Чтобы достичь нирваны, надо расстаться с телом, как с нечестно присвоенным имуществом. Первым шагом на пути просвещения является освобождение сознания от накопившейся в нем скверны».

В тот день — а может, ночь, поскольку он давно потерял счет реальному времени — М. Мабюс вытянул руки вверх и вцепился в лицо Кама-Мары, погрузив большие пальцы в глазницы своему мучителю, когда тот попытался отдернуться.

Очень медленно он опустил его голову до своего уровня, не обращая внимания на извивающееся, как под током высокого напряжения, тело. Весь покрытый кровью, ощущая в своих руках эту трепещущую плоть, он поцеловал Кама-Мару в холодеющие губы.

Затем, одев на себя его униформу, он покинул тюрьму. Но, во искупление убийства человека, которого любил (если распространить понятие любви на полную зависимость), он с тех пор никогда не снимал с глаз черных очков. С глазами у него что-то странное произошло: без темных очков солнечный (а также искусственный) свет слепил его и, кажется, обжигал самый мозг.

— Извини, если я опоздал.

М. Мабюс немного повернулся, заметив, что к его столику подсел человек, которого он ждал.

— Не за что извиняться.

Человек, сидящий глубоко в тени, слегка наклонил голову. Красный и багровый свет стробоскопа скользнул по его лицу, осветив на мгновение красивые черты, гладкую кожу, блестящую и будто совсем без пор, как воск.

— Все в порядке?

М. Мабюс смотрел сквозь шедевр искусства пластической хирургии на Волшебника, видя человека, каким тот был во время войны.

— Нормально. А у тебя?

— У меня? Занимаюсь своим любимым делом, — ответил Волшебник. — Разбиваю черепушки. — Он заказал себе выпить, не спросив М. Мабюса, не желает ли тот повторить. — Именно то, чем следовало бы заниматься тебе, — продолжал он, когда официантка отошла. — Меня это начинает беспокоить. Я все спрашиваю себя, почему ты до сих пор не убил Кристофера Хэя.

— Для этого его надо сначала найти.

— Я думал, что ты убьешь его в Нью-Йорке, как я требовал. Потом я думал, что, осекшись там, ты убьешь его в Турет. Разве мы об этом не договорились, когда ты звонил мне из аэропорта Ниццы?

— Да. Но обстоятельства сложились не в мою пользу. У него был в руках Преддверие Ночи.

— Я надеюсь, ты его забрал?

— Да.

— Ты мог убить его, когда забирал кинжал. — Свет опять упал на лицо Волшебника, как на гранитный бюст, высвечивая рельефные выпуклости и впадинки, которые при ближайшем рассмотрении вряд ли имели что общего с естественной анатомией человеческого лица.

М. Мабюс покачал головой.

— Он бы сломал его, если бы я убил Сутан Сирик или напал на него. Я отдал ему девицу, а он мне — Преддверие Ночи.

— Но ты мог убить его после того.

— Не мог. Я дал слово.

— Дал слово? — Смех Волшебника слился с музыкой, прозвучав диссонансом, который резанул по нервам, вызвав неприятное чувство, как взгляд на его красивое лицо. — С каких это пор твое слово что-то стоит, черт побери?

— Дело в том, знает ли он что-либо о наших делах и способен ли навредить нам, — сказал М. Мабюс. — Дело в том, стоит ли его убивать.

Волшебник посмотрел на него насмешливо, склонив голову набок.

— С каких это пор ты начал задавать вопросы относительно моих приказов? Ну, ладно. Помнишь, я начал угрожать Терри? Может, это было ошибкой, поскольку насторожило его и дало возможность составить план. Конечно, то, что ты убил его, не разузнав предварительно, куда он дел Преддверие Ночи, было просчетом. Но раз мы на какое-то время потеряли кинжал из виду, то естественно предположить, что Кристофер Хэй, узнав насчет кинжала, узнал кое-что и о наших делах. Насколько хорошо он осведомлен, будет иметь сугубо теоретический интерес, когда он мертв. Я полагаю, это тебе ясно?

— Я убью его, — пообещал М. Мабюс. Он сидел на стуле в напряженной позе.

— Сделай одолжение, — сказал Волшебник, опрокидывая спиртное одним залпом. — А потом забери Лес Мечей у этого идиота Мильо. Поскольку ты добыл потерянный кинжал, теперь я могу получить весь талисман целиком.

165