Французский поцелуй - Страница 120

120

— Бывший министр финансов во французском правительстве Поль Доумер прибыл сюда в качестве генерал-губернатора в 1897 году. В этом заключался своего рода юмор. Политические противники выперли его сюда за попытки реформировать налоговое законодательство. Вот здесь он и развернулся, превратив колонию в приносящее доходы предприятие, обложив налогами всех и каждого.

Этот парень, очевидно, лазутчик с севера. Говорят, что советники из ЦРУ научили здешних старейшин выслеживать коммунистических шпионов на территории Южного Вьетнама и они должны ежемесячно посылать соответствующие отчеты.

— Первым делом Доумер отменил запрет на экспорт риса, который ввели мандарины, по справедливости считая, что здесь рис нужнее: он помогал решить проблему с хронически голодающими районами страны. Француз, однако, увидел в рисе имеющийся в избытке товар, продавая который можно сделать колонию самоокупающейся. К 1940-м годам Индокитай занял третье место в мире по экспорту риса. В результате этого миллионы долларов хлынули во французские сейфы и кофферы, но, с другой стороны, большинство мелких крестьян, предки которых столетиями возделывали рис на своей земле, лишились собственности: их наделы перекупили богатые вьетнамские семьи, не жалеющие наличных денег на сулящий такие барыши бизнес.

Один из старейшин приставил к виску парня пистолет и спустил курок. Действительно ли он был предателем или же это просто местный крестьянин, у которого не было средств, чтобы подмазать начальство? Как и во множестве других вопросов, постоянно встающих во Вьетнаме, американцам и здесь не докопаться до истины.

— Все это прекрасно устраивало Доумера. Он использовал обезземеленных в качестве рабов на каучуковых плантациях и в копях, развернув широкомасштабную программу общественных работ.

Старейшины заходят в одну хижину за другой и скоро на месте, обагренном кровью того парня, стоит целая группа мужчин и женщин. Темные тучи сгущаются над горизонтом, огненный диск солнца скрывается за ними. Люди, немые, как горы на северо-западе, стоят перед допрашивающими их старейшинами. Туман клубится над окружающими деревню джунглями. Старейшины присаживаются на корточки, едят рис, оживленно переговариваясь между собой.

— Но в какой-то критический момент французское влияние начало двигаться по другому руслу. До французской колонизации Вьетнама пристрастие к опиуму здесь не было так широко распространено, в основном ограничиваясь узким кругом выходцев из Китая. При Доумере ситуация начала меняться. Видя в опиуме еще один потенциальный источник доходов, он построил в Сайгоне очистительную фабрику, и постепенно пристрастие к наркотикам распространилось среди вьетнамцев с такой жуткой скоростью, что скоро чуть ли не треть доходов колонии падала на продажу этого зелья.

Закончив обед, старейшины поднялись на ноги и на глазах у населения деревни одного за другим расстреляли задержанных.

Лицо Доминика потемнело, стало такого же цвета, как пепелище.

— Французы давно покинули Вьетнам, придет время, покинем его и мы. Но опиум и страдания, причиняемые им, останутся. Вот оно, французское наследие Индокитаю, вот тот французский поцелуй взасос, которым Поль Доумер отблагодарил здешний народ, который, как он писал домой по прибытии сюда, «созрел для того, чтобы служить Франции».

— Мы все здесь проливаем свою кровь, но душой мы спокойны, — сказал Сив. — Мы более или менее привыкли к тому, что вьетнамцы творят по отношению друг к другу. У нас есть приказы, которые мы выполняем. И было бы скверно для нашего боевого духа вмешиваться в то, что внешне выглядит как проводимая с благословения американцев антикоммунистическая операция. Для нас вон те мужчины и женщины, что лежат там в пыли, коммунистические лазутчики. Но ты смотришь на это иначе. Ты не только проливаешь свою кровь здесь, ты и душою кровоточишь. Ты что, забыл о воинственной природе вьетнамцев? Они постоянно стремились подчинить своему влиянию своих менее агрессивных соседей, как, например, кхмеров.

— Мы все кровоточим здесь душою, — возразил Доминик. — Только ты слишком упрям, чтобы признаться в этом. Я думаю, мы все время от времени задаемся вопросом, а не ненавидит ли нас Транг еще больше, чем он ненавидит своих северных собратьев? И природа вьетнамцев не имеет ничего общего с тем, что сделали с ними французы, и ты это сам прекрасно понимаешь.

— Пусть тот, кто без греха, первым бросит свой камень. Кажется, так сказано в Библии?

— В общих чертах, так. — Он хмуро оглядел груду тел на деревенской улице. — Ничто не снимет с наших плеч тяжесть этой трагедии.

— Трагедия? Это слишком мягко сказано, если имеешь в виду эту сраную войну, — заметил Сив. — Это слово можно употреблять, сидя в мягком кресле у себя дома, размышляя о событиях, которые происходят в мире. А когда ты здесь, по пояс в крови и дерьме, другие слова приходят на ум при попытке описать здешний ад.

Теперь на улицу вышли собаки, обнюхивая землю, так щедро политую человеческой кровью. Люди ушли, освободив место для псов.

— Вьетнам изменил меня, а, вернее, изменил мое мировоззрение, — признался Доминик. — Я начал понимать, зачем я здесь, что хорошего я могу совершить, живя в этом мире. Я видел, как врачи суетятся, пытаясь залатать бедняг, наступивших на мину или подорвавшихся на гранате в джунглях. Это все, что они могут сделать: залатать. Излечить они не могут. А ведь врачи должны уметь лечить, на то они и врачи. Я хочу излечивать людей, и эта война подсказала мне, как я буду это делать. Наши парни, вернувшись домой после этого турне, будут нуждаться не только в физической реабилитации Им потребуется духовная помощь, потому что их душа изранена. И только Господь сможет в этом им помочь... Знаешь, Сив, в этой стране нет и не может быть истинной веры. Ты и сам это чувствуешь. Господь оставил это место Будде и Конфуцию. В этих джунглях Господь умер и все еще ждет своего воскресения. Тело можно зашить нитками с помощью стальной иглы, но сердце и душа нуждаются в ином лечении. Бедняги, которые выберутся из этого ада, тоже должны обрести свое спасение. И я хочу, вернувшись домой, помочь им ступить на эту тропу.

120